Международный аналитический центр

В условиях конфронтации Москвы с Западом Министерство обороны России использует ее в качестве инструмента укрепления имиджа армии внутри страны. В частности, он демонстрирует свой военный потенциал и новейшее оружие для противодействия американской ракетной системе в Восточной Европе. Тем не менее, в то время как популярность российских вооруженных сил растет среди населения, на Западе это не так: некоторые сторонники жесткой линии рассматривают Кремль как силу, которая провоцирует новую гонку вооружений.

 

С начала военной операции Кремля в Сирии Министерство обороны России было в центре внимания. А его новое оружие, представленное президентом Владимиром Путиным 1 марта, вызвало еще больший интерес на Западе и укрепило огласку министра обороны России Сергея Шойгу. На первый взгляд, он, кажется, стремится раскрыть все российские военные достижения своим противникам. Некоторые скажут, что он стремится продемонстрировать новейший военный арсенал России, чтобы запугать Запад. Однако такие спекуляции не рассказывают всей истории: Шойгу может преследовать другие цели.

 

Гонка вооружений в информационном пространстве

 

Во-первых, Министерство обороны России хочет изменить свой имидж, чтобы представить себя как надежное агентство, которое идет в ногу с военными технологиями и может проводить эффективную информационную кампанию как внутри, так и за пределами России. Демонстрируя свое новейшее оружие Западу, Россия подразумевает, что она не собирается проигрывать в новой гонке вооружений; она сможет противостоять американским ракетным системам в Восточной Европе и делает все возможное, чтобы мир знал о своих военных достижениях.

 

Почему Минобороны России стремится к такой огласке? Именно потому, что ее негативный опыт в советское время заставляет Россию пересмотреть свою тактику и стратегию в информационном пространстве. Ведь одной из причин распада Советского Союза стало его поражение в гонке вооружений холодной войны с США. Чрезвычайно высокие расходы на поддержание военного паритета с НАТО стали бременем для советской плановой экономики и привели к ее полному краху. Новое поколение российского руководства пытается убедить свою внутреннюю и внешнюю аудиторию в том, что военная модернизация не повлияет на экономику страны. Современная Россия не копирует самые дорогие военные технологии с Запада, а производит собственную версию ракетного комплекса, которая дешевле, но эффективна, как и их западные аналоги.

 

Именно этот нарратив пытается продвигать Министерство обороны России. Это можно охарактеризовать как концепцию «прозрачной войны», что означает создание широкой рекламы вокруг деятельности российской армии в интернете и в медиапространстве в целом. Публикуя видео со своих военных, действующих в Сирии, в котором описывается, как они уничтожают исламских террористов, Министерство обороны России обращается к своей аудитории в режиме реального времени, чтобы создать эффект присутствия. В конце концов, кадры самолетов и ракет, уничтожающих исламских боевиков, и интерактивные карты, показывающие российские бомбардировки в Сирии, действительно производят сильный эффект.

 

В то же время, открыто играя военными мускулами, Москва приглашает западных военных профессионалов оценить свое новое оружие и бросает вызов США, странам НАТО и их союзникам. Это усиливает их внимание и подозрения в отношении наращивания военной мощи России, о чем свидетельствует их реакция на новое оружие Кремля. После обращения Путина к Федеральному собранию бывший директор ЦРУ Майк Помпеосказал в интервью Fox News, что «Америка несет ответственность, и команда национальной безопасности полностью вовлечена в обеспечение того, чтобы мы были готовы защитить Америку от этих угроз». США готовы ответить на любые угрозы со стороны России и «наших подводных лодок, они [русские] не знают, где они находятся, и у них есть возможность уничтожить свою страну, если мы пойдем по этому пути», — заявил глава Стратегического командования США генерал Джон Хайтенво время бюджетных слушаний в Комитете по вооруженным силам Палаты представителей.

 

Повышение имиджа армии

 

За несколько лет министр обороны Шойгу улучшил имидж российской армии среди простых людей. «Вежливые люди» или «зеленые человечки» — российские войска, развернутые в Крыму в марте 2014 года для организации референдума — стали символом военного успеха России, по крайней мере, внутри страны.

 

«Короткая победоносная бескровная кампания» в Крыму в 2014 году и более длительная военная операция в Сирии, начавшаяся в 2015 году, сейчас превращаются в интересное онлайн-шоу, популярное среди россиян. Тем не менее, по определенным причинам они не видят неудач, которые российская армия испытывает во время испытаний нового оружия или во время военных учений.

 

Исключением могут быть случаи, которые невозможно скрыть, как поражение 7 февраля российских бойцов из группы Вагнера, которые, как сообщается, погибли в результате авиаударов США в сирийском городе Дейр-эз-Зор. И все же этот инцидент не повлиял на имидж Минобороны России в стране, ведь убитые были частными лицами, которые формально не принадлежали к российским вооруженным силам, а воевали в Сирии, чтобы заработать деньги и чем-то зарабатывать на жизнь.

 

В этой ситуации следует понимать приоритеты Минобороны России: конечная цель информационной кампании – не запугать Запад, а оказать влияние на простых россиян для повышения интереса и уважения к армии. Ведь до российско-западного противостояния российская армия была не очень популярна среди людей, а призывники стремились увернуться от армии. Тем не менее, сегодня количество уклонистов уменьшается.

 

«Осенью 2014 года более 6 100 призывников были признаны армейскими уклонистами, в то время как весной 2015 года их число сократилось до 3 700, что на 11 процентов ниже. На протяжении нескольких призывных сезонов наблюдается тенденция к снижению — ежегодно наблюдается 20-процентное снижение среди армейских уклонистов», — говорил в сентябре 2016 года начальник отдела Главнойвоенной прокуратуры генерал-майор Александр Никитин.

 

В 2018 году популярность российской армии достигла исторического максимума за последние 30 лет, свидетельствуют февральские опросыВсероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ). Большинство россиян считают свою армию одной из лучших в мире, с повышенным индексом боевой эффективности: в 1990-е годы она составляла минус 23 балла, а сейчас достигла 73 пунктов.

 

Таким образом, Минобороны России использует противостояние Москвы с Западом как инструмент укрепления имиджа армии внутри страны. В частности, он демонстрирует свой военный потенциал и новейшее оружие для противодействия американской ракетной системе в Восточной Европе. Тем не менее, в то время как популярность российских вооруженных сил растет среди населения, на Западе это не так: некоторые сторонники жесткой линии рассматривают Кремль как силу, которая провоцирует новую гонку вооружений.

 

В этой ситуации сотрудничество, открытость и транспарентность являются наилучшими способами смягчения проблемы новой гонки вооружений и избежания новой войны. Тем не менее, как это ни парадоксально, прозрачность и готовность сотрудничать с западными СМИ, наблюдателями и экспертами могут вызвать негативную реакцию. Публичность может стать рычагом для объяснения внешней политики России для западной аудитории. Тем не менее, если такая тактика создает доверие, это большой вопрос.

 

ПРАВИЛЬНЫЙ ЗАГОЛОВОК: Новые старые враги: как Россия и США влияют друг на друга

 

На фоне углубляющейся конфронтации между Россией и США Rethinking Russia встретился с профессором Европейского университета в Санкт-Петербурге Иваном Куриллой, чтобы обсудить его новую книгу «Враги» и то, как Россия и США влияли друг на друга на протяжении всей истории.

 

Переосмысление России: «Заклятые враги» — что вы хотите передать названием?

 

Иван Курилла: Это название является попыткой указать на тот факт, что Россия и США были очень переплетены и в некотором роде взаимозависимы на протяжении всей истории. Я имею в виду, что и Россия, и Америка были и друзьями, и идеологическими противниками. Это немного противоречит представлению о том, что у нас мало общего.

 

RR: Ваша книга напоминает своего родаисторическую хронику, изображающую выдающихся культурных и политических деятелей и знаменитостей, которые внесли свой вклад в развитие американо-российских отношений.

 

И.К.: Да, большая часть книги представляет личные истории, хотя есть некоторые истории, где исторические личности вторичны. На протяжении всего моего научного опыта (изучение документов и монографий) я наткнулся на множество удивительных личных историй. Обычно они включаются только в сноски академической исследовательской работы. Их трудно включить в академическую книгу. Но поскольку я собрал так много историй, и они были такими захватывающими, я не могу не использовать их. Восемь лет назад я представил эти истории в своем личном блоге на платформе Live Journal и в Facebook.

 

Я обновлял блог раз в неделю и публиковал как результаты своих исследований, так и истории, найденные моими коллегами со ссылками на их работы. Наконец, я собрал около 200 различных историй и пришел к идее написать книгу. Конечно, эта книга не та, что вы можете увидеть в моем блоге: во-первых, мне пришлось выбирать эти истории и, во-вторых, редактировать их. Кроме того, было очень сложно придумать концепцию книги и объединить истории в одно повествование.

 

RR: Ваша книга для широкой аудитории: она помогает россиянам и американцам лучше понять друг друга, но пока она только на русском языке. Планируете ли вы перевести его на английский язык?

 

И.К.: Есть два аспекта — технический и существенный. Технически есть издатель, который может быть заинтересован в этом и который может найти партнеров. В этом случае английский вариант книги получит зеленый свет. По существу, для англоязычной аудитории я хотел бы переписать книгу, чтобы обновить ее новыми историями и удалить нерелевантные.

 

Основное содержание осталось бы прежним, но когда мы говорим об американо-российских отношениях с русскими и когда мы обсуждаем эту тему с американцами, некоторые истории должны быть представлены по-другому. Но лучшая тактика — изменить коллекцию этих историй. Нужно рассказывать россиянам и американцам те аспекты друг о друге, которые они не понимают.

 

RR: Во введении к книге вы сказали, что ее содержание является «не только результатом моих академических исследований, но и пересказом историй, найденных коллегами, российскими и американскими». Кто повлиял на вас больше всего?

 

И.К.: Это мои близкие коллеги — профессор Виктория Ивановна Журавлева из Российского государственного гуманитарного университета и профессор Дэвид Фоглсонг из Ратгерского университета в Нью-Джерси [их работы посвящены понятию «Значимый другой», согласно которому россияне и американцы постоянно сравнивают себя друг с другом, чтобы лучше понять собственные страны — прим. ред.].

 

Но идея этой книги исходит из работы российского историка культуры Александра Эткинда «Интерпретация путешествий: Россия и Америка в путешествиях и интертекстах»: мне понравилась сама возможность рассказать об американо-российских отношениях через призму личных историй и контактов людей. Моя книга объединяет рассказы британского историка Тони Свифта (рассказы о советской выставке 1930-х годов в Нью-Йорке), моих американских коллег Кеннета Шьюмейкера и Джона Льюиса Гэддиса (рассказы о послу Джордже Кеннане), Нормана Сола, Николая Болховитинова, Александра Николюкина и Владимира Петчатнова.

 

Конечно, эта книга не получила бы зеленый свет без академического наследия в области американо-российских отношений, созданного моими предшественниками в России, США и других странах. Популярная книга может быть выпущена только в том случае, если есть достаточно академических работ, на которые можно положиться.

 

«Диалог между настоящим и прошлым»

 

RR: Те авторы, которые пишут о прошлом, часто смотрят на настоящее и непреднамеренно проводят параллели между историей и нынешним временем. Вы пытались сделать это в своей книге?

 

И.К.: Да и нет. Историки не любят, когда кто-то пытается спроецировать события прошлого на настоящее. Ведь они очень чувствительны к историческому методу: они понимают, что даже те же явления, которые имели место 200 лет назад, были результатом совершенно разных обстоятельств и мотивов, а контексты были разными. Историк всегда указывал на различия между настоящим и прошлым.

 

С другой стороны, любая историческая книга – это диалог между настоящим и прошлым. Нас интересует историческое прошлое, потому что мы хотим решить текущие проблемы. Вот почему моя книга отвечает на современные вызовы через призму событий прошлого.

 

RR: Вы утверждаете в своей книге, что некоторые российские авторы критиковали американское рабство («А вы линчуете негров»), но в то же время сама Россия находилась под крепостным правом. Похоже ли это на «whataboutism» — попытки пропагандистов дискредитировать другие страны и громко скандировать об их проблемах, чтобы отвлечь внимание от проблем в собственной стране?

 

И.К.: В 19 веке все было наоборот: российские авторы указывали на проблему в стране, чтобы привлечь внимание к тем же внутренним проблемам в своей стране, а не отвлекать. Критика американского рабства со стороны русских либералов была инструментом привлечения внимания к крепостному праву в России, потому что было запрещено критиковать его открыто.

 

Что касается термина «whataboutism», то у меня смешанный взгляд на него. С одной стороны, пропагандисты действительно часто использовали тактику «А вы линчуете негров», чтобы легитимизировать проблемы в собственной стране. С другой стороны, отрицать существование проблемы, называя ее whataboutism, также не совсем корректно: сегрегация и насилие в отношении чернокожих были серьезной проблемой на американском Юге в течение длительного периода времени. В то же время проблемы в России не исчезнут, если мы справедливо укажем на американские вызовы.

 

Как ни странно, но проблемы в России и США одинаковы, несмотря на различия в их политических системах.

 

RR: Как изменились взаимные образы России и США с 19-го века?

 

И.К.: Образы России в США и образы Америки в России появлялись и развивались, но затем мы возвращаемся к той же точке, где мы начали, ходя по кругу.

 

То, что американцы писали о России, скажем, в 1813 году, можно увидеть в сегодняшних текстах. Новые поколения не меняют старые изображения над другими, а добавляют что-то новое. В результате эти изображения становятся более сложными и многослойными. Старые представления, созданные 150 лет назад, останутся частью нового образа, и при необходимости они могут снова стать актуальными.

 

RR: Российская дипломатия хороша в создании проблем для иностранного дипломата, но она никогда не оскорбляет его или ее, по словам американского посла Нила Брауна, которого вы процитировали в своей книге. Сегодняшняя дипломатия работает по-другому и может легко оскорбить иностранных дипломатов, о чем свидетельствует противостояние России и Запада и дело Скрипалей, в частности. Вы согласны?

 

И.К.: То, что мы наблюдаем сегодня, выглядит как отказ от соблюдения правил дипломатии 19-го века. В 1800-е годы российская дипломатия была дипломатией европейской державы, которая не использовала оскорбление в отношении других стран и иностранных государственных деятелей. Сегодняшняя дипломатия похожа на дипломатию 1920-х годов, когда большевики использовали в своей пропаганде различные обличительные речи против западных стран.

 

RR: Это характерно только для российской дипломатии или для Запада? Ведь можно сказать, что Россия должна ответить на недружественную политику Запада.

 

И.К.: Когда мы находимся в состоянии эскалации конфликта, речь не идет о том, чтобы найти виновных. Речь идет о том, чтобы найти возможность остановить [эскалацию]. Дипломатическая эскалация может обернуться полным разрывом отношений, а в худшем случае может привести к военному столкновению. Я не думаю, что мы заинтересованы в этом. Кто-то должен первым остановиться, но политики боятся потерять лицо. Это классический сценарий эскалации международного конфликта.

 

Война образов, мягкая сила и теории заговора

 

RR: В своей книге вы также упоминаете октябрьский номер журнала Collier’s Weekly за 1951 год, в котором был представлен наихудший сценарий ядерной войны между США и Советским Союзом. Сегодня журналисты и эксперты часто говорят о возможности Третьей мировой войны, с применением ядерного оружия. Можно вспомнить фальшивый документальный фильм BBC2 «Третья мировая война: Внутри военной комнаты», в котором описывается нападение России на одну из стран Балтии и провоцирование ядерного оружия. Похоже ли это на попытку создать шумиху и разжечь страхи на фоне недавней атаки возглавляемой США коалиции на сирийские Дамаск и Хомс и угроз России сбить американские ракеты над Сирией?

 

И.К.: Даже когда вышел этот номер Collier’s Weekly, некоторые читатели увидели в нем преувеличение, а не реальную перспективу. Я взял эту историю из последней книги Дэвида Фоглсонга «Американская миссия и империя зла».

 

Я не хочу говорить о возможности новой глобальной войны, но сегодня мы имеем послевоенное поколение политиков, которые родились после Второй мировой войны. Они боятся войны в меньшей степени, потому что знали о ней из мифов и историй, а не из своего опыта.

 

Вот почему у этого поколения другое отношение к войне: мы часто слышим о возможности применения ядерного оружия от некоторых политиков: хотя они и не являются политическими лидерами, но они пользуются властью и принимают решения.

 

Между тем брежневское поколение состоит из фронтовиков. В 1970-е годы у руля стояли те, кто воевал на войне и испытал ее лично. Именно поэтому страх перед новой войной был одним из главных драйверов поддержания международной стабильности. Вероятно, благодаря тому, что люди прошли через Вторую мировую войну, человечество смогло бы разрешить Карибский кризис 1962 года и предотвратить выход других международных конфликтов из-под контроля и привести к серьезным последствиям.

 

Сегодня, в случае очередного Карибского кризиса, я бы не стал полагаться на причины сегодняшних политических лидеров. И мои опасения не должны складываться в Россию и США Надеюсь, сумасшедших политиков в высших эшелонах власти меньше, чем разумных.

 

Тем не менее, даже если кто-то может изобразить себя сумасшедшим, это может быть сделано для политических целей. Это не значит, что человек готов нажать ядерную кнопку. Тем не менее, жизнь сегодня полна тревоги.

 

RR: Исторические персонажи, представленные в вашей книге, являются либо положительными, либо отрицательными. Некоторые способствовали улучшению американо-российских связей, некоторые привели к ухудшению их отношений. Возьмем в качестве примера историю о желуде из дуба, который рос над могилой президента Джорджа Вашингтона: американцы привезли его в подарок российскому императору и посеяли в городе Петергоф. Это был яркий пример. Есть ли у нас сегодня такие примеры? Есть ли политические или культурные деятели, которые могли бы сблизить Россию и США в такие непростые времена?

 

И.К.: Каждый вносит свой вклад в создание стереотипов, и каждый делает это по-своему: эти стереотипы могут быть как негативными, так и положительными. Позитивные стереотипы о России обычно имеют дело с культурой. «Щелкунчик» Петра Чайковского по-прежнему популярен в США, особенно во время Рождества. Американцы до сих пор читают русскую литературу. Американские русофилы — это те, кто изначально переводил или изучал российскую литературу.

 

Улучшение отношений между двумя странами частично стало результатом культурных обменов, которые изменили взаимное восприятие России и США друг о друге после темного периода холодной войны.

 

Таким образом, культура, наука и образование – это то, что нас объединяет. Я надеюсь на них, а не на политиков. Ученые понимают друг друга лучше, чем дипломаты, в то время как язык культуры легче понять, чем язык дипломатов или военных.

 

Закрытие российского и американского консульств – это удар в первую очередь по культурным обменам. США закрыли посольство России в Сиэтле. В ответ Россия закрыла американское консульство в Санкт-Петербурге — в городе, где большое внимание уделялось культурным обменам.

 

RR: Ну, мягкая сила и публичная дипломатия могут помочь, но они больше всего страдают от политических разногласий. Британский Совет закрыли из-за дела Скрипалей в 2018 году, Американский центр в Москве выгнали из Библиотеки иностранной литературы в 2015 году, программу обмена будущими лидерами (FLEX) закрыли в 2014 году, отрезав российских старшеклассников от возможности посетить США.

 

И.К.: Мне кажется, что кто-то прочитал теорию мягкой силы и пришел к мысли, что культурные обмены могут представлять угрозу, и с ней нужно бороться. Это не было распространено в 1950-х годах, когда Советский ансамбль народного танца Игоря Моисеева выступал в США и Канаде.

 

Впрочем, некоторые журналисты могли давать странные отзывы: их заставляли так хорошо танцевать, потому что их отправили бы в ссылку, если бы их выступление было недостаточно хорошим. Или вот этот: эти художники, очевидно, работают на КГБ, они тренировались, чтобы хорошо выступать и преуспевать.

 

Конечно, никто в политических кругах не воспринимал это всерьез: ансамбль танца Моисеева не видел в нем угрозы безопасности.

 

Сегодня некоторые политики видят возможность вербовки и ведения шпионажа за биржами. Но речь идет вовсе не о культуре. Нет смысла бороться с культурой чужой страны; нет необходимости бороться с программами обмена.

 

Если россияне лучше знают американскую культуру, это не значит, что они станут непатриотичными. Точно так же, если мы популяризируем русскую культуру среди американцев, это не значит, что американец превратится в русского шпиона. Мне кажется, что некоторые неправильно понимают идею мягкой силы.

 

RR: Вы имеете в виду, что политические элиты находятся под влиянием теорий заговора?

 

И.К.: Не думаю, что все представители наших элит верят в теории заговора. Но, к сожалению, они популярны для преследования пропагандистских целей. Они легко объясняют все проблемы. Кто знает, но, наверное, кто-то уже начал им верить, если российское телевидение каждый день говорит о заговоре против вашей страны. К сожалению, теории заговора растут как в России, так и в США.

 

В России это связано с тем, что в правящую элиту входит очень много представителей правоохранительных органов. Поиск участка везде — это вопрос их профессионального опыта. В Америке рост теорий заговора является результатом победы Дональда Трампа в президентской гонке и предполагаемого вмешательства Кремля в выборы в США в 2016 году. Конечно, масштаб влияния России сильно преувеличен в попытке дискредитировать Трампа и доказать, что он не сделан в США, а «импортирован» из России. Более того, некоторые всерьез считают, что Трамп — российский шпион. Очередная волна ажиотажа вокруг этой темы ушла, но она по-прежнему остается на повестке дня.

 

Таким образом, с теориями заговора легче решить проблему национальной идентичности внутри страны. На самом деле, сегодня теории заговора переживают свою золотую эру как в России, так и в США.

 

Влияние и изменение друг друга

 

RR: Третья часть вашей книги посвящена взаимному влиянию России и США. Какое влияние они оказывают друг на друга с 19-го века?

 

И.К.: В первую очередь, Америка – это страна с большим количеством эмигрантов из Российской империи, а затем и из Советского Союза. Этот факт не следует недооценивать. В США можно встретить людей, которые знают, что их прабабушки и прабабушки жили в России.

 

В большей степени влияние России на Америку можно найти в культуре. Люди, родившиеся в Российской империи, основали три из четырех голливудских студий. Ирвинг Берлинг, известный американский композитор, создавший всю американскую популярную музыку 20 века, также родился в Российской империи.

 

Не стоит забывать и о влиянии композитора Петра Чайковского, писателей Федора Достоевского, Льва Толстого и Антона Чехова: американцы еще изучают их и это тоже сказывается на их восприятии России.

 

Кроме того, Россия повлияла на США через образы. Для США Россия была тем, что историки называют «составляющим другим Америкой» с 19-го века. Американцы очень часто используют Россию в качестве негативного примера в своих дискуссиях: Россия — это то, чем Америка не была. Фактически, американцы строили свою политическую систему как противоположность тому, что они видели в имперской России или Советском Союзе: это «противоположное влияние».

 

Точно так же мы видим те же тенденции и в России. Я имею в виду попытки построить национальную идентичность, противопоставляя себя США. Советский Союз, а затем и Россия рассматривали Америку как «Составляющего Другого», от которого Москва продолжает отчуждать себя, но в то же время она хочет копировать США в некотором роде.

 

RR: Как ИМЕННО США влияют на Россию?

 

И.К.: Если Россия оказала культурное влияние на Америку в значительной степени, то Америка оказала промышленное влияние на Россию в первую очередь. Есть два ключевых аспекта: интеллектуальное влияние и влияние на инфраструктуру России. Ведь российская индустриализация базируется на американских технологиях, в том числе на американской железнодорожной системе, которая так уникальна и отличается от европейской.

 

Американская железная дорога Балтимор и Огайо была привезена в Россию Джорджем Вашингтоном Уистлером, американским инженером в Санкт-Петербурге и главным железнодорожным консультантом по строительству Санкт-Петербургско-Московской железной дороги. Он привез проекты своих предыдущих проектов, и его железная дорога стала эталоном в России.

 

Великий проект первой пятилетки Советского Союза — Магнитогорское металлургическое предприятие, Нижегородский автомобильный завод, Сталинградский тракторный завод — основаны на американских технологиях и привезены американскими инженерами, приглашенными в Советский Союз в 1930-х годах.

 

В результате своей поездки советский секретарь Никита Хрущев привез не только кукурузу в Советский Союз, но и первые советские супермаркеты. Все попытки российских властей модернизировать страну и сделать скачок вперед экономически и технологически опирались на американские технологии (это пытался сделать президент СССР Михаил Горбачев или президент Дмитрий Медведев после поездки в Кремниевую долину).

 

Второй аспект влияния США на Россию связан с тем, что Америка была утопией для российских реформистов и революционеров. Они и другие их поколения — от Александра Радищева и декабристов до советских диссидентов и даже сегодняшних лидеров оппозиции — рассматривали США как альтернативу на протяжении всей истории.

 

Согласно их восприятию, Америка была страной, которая реализовала их идеалы (что не обязательно было так). Анархисты считали, что Америка была анархической страной и у нее не было централизованного правительства. Те, кто боролся за технократию, говорили, что Америка — технократическая страна. Русские реформаторы и революционеры приписывали Америке те характеристики, которыми, по их мнению, должна обладать Россия.

 

Америка как образцовая страна все еще оказывает влияние на сегодняшнюю Россию, спустя 200 лет: например, у нас есть президент. В 19 веке монархи правили странами, в то время как президенты были только в США. Кроме того, у нас есть двухпалатный парламент и законодательное собрание, которые изначально появились в Америке. Мы можем игнорировать это, но это политическое и социальное влияние, которое США все еще оказывают на Россию.

 

Интервью с Павлом Кошкиным, научным сотрудником Института США и Канады РАН.

Сегодня химическое оружие представляет собой более сложную и опасную угрозу, чем даже ядерное. Недавние события в британском Солсбери и сирийском городе Дума заставляют переоценить проблему химического оружия.

 

Химическое оружие появилось гораздо раньше, чем другие виды оружия массового уничтожения — ядерное, биологическое и радиологическое. Великие державы проводили эксперименты с химическими агентами в XIX веке, причем международное право впервые запретило использование химического оружия в войне в 1899 году (в соответствии с Гаагской конвенцией). Тем не менее, запрет не смог помешать странам широко использовать химические вещества во время Первой мировой войны и многих других конфликтов XX века, включая военную кампанию Японии в Китае (1937 — 1945), войну во Вьетнаме Америки (1965 — 1973) и иракско-иранский конфликт (1980 — 1988).

 

Тем не менее, сегодня бытует мнение, что химические агенты менее опасны и находятся под большим контролем, чем ядерное оружие. Эта точка зрения вытекает из очевидного факта, что за последние 25 лет мир достиг прорыва в области химического разоружения. Почти 200 стран присоединились к Конвенции о химическом оружии 1993 года, что составляет около 98 процентов планеты. Организация по запрещению химического оружия (ОЗХО) была основана на этой конвенции и уже стала сторожевым псом за ликвидацию более 92 процентов химических агентов и проинспектировала почти пять тысяч химических объектов по всему миру. Представляется, что мир должен сделать еще один решительный шаг вперед, с тем чтобы завершить полное и всеобъемлющее химическое разоружение. В 2013 году ОЗХО была справедливо удостоена Нобелевской премии мира.

 

Однако последние события в британском Солсбери (отравление экс-российского шпиона Сергея Скрипаля и его дочери, а также последующие обвинения Кремля в совершении преступления) и сирийском городе Дума (очередное применение химического оружия против сирийских граждан) заставляют переоценить проблему химического оружия. Полное и всеобъемлющее разоружение откладывается на неопределенный срок. Напротив, проблема химического оружия, как представляется, обостряется. Есть основания полагать, что химическое оружие представляет собой более очевидную и потенциально более опасную угрозу для человечества, чем даже ядерное оружие. Для этих опасений существует всего четыре причины.

 

Четыре причины

 

Во-первых, бедные группы используют химическое оружие. Те, кто обладает ядерным арсеналом, принадлежат к привилегированному клубу в мировой политике. Все они являются технологически развитыми странами. Каждый член ядерного клуба должен был вкладывать много энергии, ресурсов и времени в создание ядерного оружия. Ядерные державы крайне неохотно принимают новых членов в свой клуб, и все мировое сообщество поддерживает это нежелание. Напротив, химическое оружие может быть создано в кратчайшие сроки, в странах с очень ограниченными финансовыми, экономическими и технологическими возможностями. Самое главное, что в отличие от ядерного оружия, химическое могло бы быть более доступным негосударственным субъектам (террористам), при условии достаточного желания и минимальных материальных ресурсов. Именно поэтому отравляющие вещества можно рассматривать как идеальное оружие для террористических актов (например, того, которое проводилось культовым движением «Аум Синрикё» в токийском метро в марте 1995 года) или отдельных кампаний во время гражданской войны (например, сирийской войны).

 

Во-вторых, факт обладания химическим оружием (а также его уничтожения) гораздо более поддается проверке, чем в случае с ядерным оружием. Можно вспомнить начало американского вторжения в Ирак в марте 2003 года, которое в конечном итоге дестабилизировало весь ближневосточный регион на долгие годы. До вторжения тогдашние США Госсекретарь Коллин Пауэлл обвинил режим президента Ирака Саддама Хусейна в тайном производстве химического оружия и отказе от химического разоружения. Эти обвинения оказались ложными. Спустя десять лет, в сентябре 2013 года, Россия, США и Сирия подписали соглашение о ликвидации химического оружия, а его запасы были вывезены из Сирии и впоследствии ликвидированы под контролем ОЗХО.

 

В-третьих, ядерное оружие изначально создавалось и развертывалось для запугивания, а не для использования на поле боя. Через семьдесят лет после бомбардировок Хиросимы и Нагасаки ни одна из ядерных держав не была сумасшедшей, чтобы начать ядерную войну. Даже в самые критические моменты истории (например, Карибский кризис 1962 года) противники были достаточно терпеливы и разумны, чтобы не переходить черту, которая отделяла человечество от ядерного апокалипсиса. И все же химическое оружие никогда не рассматривалось как оружие Судного дня, которое было способно уничтожить жизнь на нашей планете. Никто точно не знает, сколько раз химические вещества применялись на поле боя или против гражданского населения за последнее столетие, но все знают, что они использовались сотни или даже тысячи раз. Можно с уверенностью сказать, что жертв от химических атак исторически было гораздо больше, чем в случае бомбардировок Хиросимы и Нагасаки в 1945 году.

 

В-четвертых, гипотетически, потребовалось бы несколько минут, чтобы точно установить, кто запустил ядерную ракету, если было применено ядерное оружие. В случае использования химического агента все совсем по-другому. Как показывают последние события в Сирии и британском Солсбери, установить тех, кто несет ответственность за химическую атаку, крайне сложно. Расследования ОЗХО могут длиться годами и не обязательно приведут к определенности. И если виновник остается анонимным, можно ли говорить о справедливом наказании?

 

Ставки очень высоки

 

Наконец, можно прийти к парадоксальным выводам. Конечно, ядерное оружие остается гораздо более разрушительным, чем химические агенты. Конечно, именно ядерные арсеналы разжигают страхи среди людей и объединяют антивоенные движения по всему миру. Однако на практике угроза, исходящая от химического оружия, не меньше. Это означает, что международное сообщество должно радикально пересмотреть свое нынешнее отношение к этой проблеме, помня о серьезном вызове, стоящем перед миром.

 

Химические атаки не должны становиться предметом политических спекуляций или поводом для начала безответственных пропагандистских кампаний, потому что ставки для нас очень высоки. Миротворческие общественные организации и международное гражданское сообщество должны быть мобилизованы на борьбу за полное и всеобъемлющее химическое разоружение.

 

Разведка разных стран должна вывести свое сотрудничество на новый уровень для обнаружения мест производства химического оружия, способов его транспортировки и планов его применения. ОЗХО следует модернизировать; его финансирование и персонал должны быть увеличены, а его международный статус также должен быть повышен.

 

И, конечно, очень важно сделать неизбежным наказание для тех людей, организаций, политических групп и правительств, которые используют химическое оружие или прямо или косвенно способствуют его применению.

Первый Международный форум «Развитие парламентаризма» прошел в Москве 4-5 июня 2018 года. В нем приняли участие более 500 человек из 96 стран. Форум действительно олицетворял собой такой стремительно расширяющийся формат глобального взаимодействия, как парламентская дипломатия. Его вряд ли можно рассматривать как новый формат международного сотрудничества, но в последние годы он приобрел значительную актуальность.

 

Переосмысливая Россию, мы исследуем феномен парламентской дипломатии, и к концу Международного форума «Развитие парламентаризма»мы только что выпустили доклад «Парламентская дипломатия и ее роль в современной политике». В докладе рассматривается международная практика, а также усилия, предпринимаемые Россией в целях укрепления своих возможностей.

ПРАВИЛЬНЫЙ ЗАГОЛОВОК: Путин 4.0: Переосмысление будущего

 

7 мая Владимир Путин в четвертый раз вступил в должность президента РФ и почти за месяц совершил свой первый за рубежной визит этого срока. 5 июня он совершил рабочий визит в Австрию, а 8-10 июня – государственный визит в Китай, где также принял участие в работе саммита Шанхайской организации сотрудничества. После формирования правительства и определения приоритетов своего внутреннего развития Россия, скорее всего, избежит дальнейшей конфронтации и расширит пространство для диалога.

 

Дружеская рука

 

Как правило, наблюдатели обращают особое внимание на самую первую зарубежную поездку лидера после инаугурации: считается, что она намечает будущую внешнюю политику. Несмотря на то, что эта традиция во многом символична, международная практика обычно поддерживает ее, и Россия здесь не исключение: какую бы внешнюю политику Москва ни проводила в 21веке, каждый президентский срок начинается с посещения «ближнего зарубежья» России – одного из постсоветских государств, занимающих особое место среди внешнеполитических приоритетов России.

 

В 2000 году Владимир Путин совершил свой первый визит в Узбекистан, в 2004 году – в Украину, где проходил саммит лидеров Евразийского экономического пространства (будущего Евразийского экономического союза) (мероприятие проходило в Крыму, который тогда был частью Украины). В 2008 году президент Медведев совершил свой первый визит в Казахстан. В 2012 году по пути в Германию и Францию Владимир Путин провел несколько часов в Беларуси, которая стала первым иностранным государством, которое он посетил.

 

На этот раз Австрия выпадает из прежнего контекста. Это не только не «ближнее зарубежье», не русскоязычная страна, это еще и западное государство, член ЕС, вводящее антироссийские санкции. Однако даже этот необычный выбор имеет объяснения и внимание, привлеченное этим беспрецедентным шагом, не является ключевым, но все же значимым.

 

Формальным поводом для визита было выбрано50-летиепоставок российского природного газа в Австрию и Западную Европу. Энергетическое сотрудничество остается гарантией взаимного интереса между Россией и Европой. И то, что она началась в Австрии в разгар холодной войны и подтверждает ее актуальность и в Австрии (опять же, на фоне сложных отношений), вполне симптоматично. Но это не единственная причина. Австрия всегда стояла особняком как в Евросоюзе, так и на Западе в целом благодаря своему нейтральному статусу: с 1955 года эта страна сохраняет военно-политический нейтралитет и избегает принимать ту или иную сторону в чужих конфликтах. Кроме того, Вена является одним из ключевых центров глобального управления: здесь расположены штаб-квартиры многих крупных международных институтов: некоторых агентств ООН (МАГАТЭ, ЮНИДО, Управления ООН по наркотикам и преступности, Управления Верховного комиссара ООН по делам беженцев и других), ОПЕК и ОБСЕ.

 

Помимо той роли, которую Австрия играет на международной арене, показательна ее нынешняя внутриполитическая ситуация. По итогам недавних выборов правительство было сформировано коалицией Австрийской народной партии и Австрийской партии свободы – консерваторов, выступающих за независимую позицию Австрии по ключевым региональным и международным вопросам. В то же время Себастьян Курц, один из самых молодых глав правительств в мире, олицетворяет новое поколение европейских политиков – современных динамичных прагматиков, выступающих за традиционные ценности. Владимир Путин пытался быть таким политиком на протяжении всей своей карьеры.

 

Пока весь мир пытается раскрыть преемника Путина, для самого российского лидера гораздо важнее обеспечить передачу не просто его власти и влияния (что, как он подчеркивал в ходе так называемой «прямой линии» 7 июня, будет определяться исключительно волей российского народа), а главным образом его видением мирового порядка, основанного на суверенитете, взаимное уважение и здравый смысл. В этом смысле Себастьян Курц является очевидным претендентом на политическую преемственность Путина.

 

Тот факт, что Австрия Курца не проглотила геополитические приманки и не депортировала, в отличие от других европейских стран, российских дипломатов только в знак солидарности с блокбастерными обвинениями Лондона (которые до сих пор не были предоставлены с доказательствами), является еще одним поводом воспринимать визит Путина как готовность и способность России вести диалог даже с теми, кто с ним не согласен. Видимо, самое главное, что первый визит на Запад после инаугурации – это протянутая рука мира и дружбы, которую Путин предлагает для того, чтобы перезагрузить взаимные обиды и совместно решить существующие проблемы.

 

Последовавший за Австрией визит в Китай, в частности, в рамках максимально возможного государственного визита, демонстрирует прочный баланс России между Западом и Востоком: ее собственная линия остается прежней, механизмы взаимодействия с Россией легко можно найти на разных полюсах современной политической карты мира. Широко тиражируемая информация о вероятной встрече Трампа и Путина также в Вене представляет собой развитие той же логики.

 

Более того, Россия не просто умеет развивать отношения с Западом и Востоком – это и Запад, и сам Восток: одновременно с саммитом переживающей очевидный кризис «западной» G7 в Канаде Китай принимал саммит «восточной восьмерки» ШОС. И Россия там единственная страна, которая имеет опыт работы в обоих форматах (и не скрывает своих предпочтений к последнему).

 

Сделайте все для России

 

Президент Путин начал свой четвертый президентский срок с беспрецедентной поддержки, которую он получил на выборах: за него проголосовали более 56 миллионов россиян, что составляет 76% всех избирателей. В своей инаугурационной речи в Кремле 7 мая он говорил о необходимости улучшения жизни всех россиян и своей ответственности не только перед теми, кто голосовал за или против него, но и перед предками и тысячелетней историей России. Это история, которая, по мнению Путина, показывает способность страны вернуться к жизни после тяжелейших лишений, как феникс и достичь небывалых высот. Послание этой речи «Сделай все для России» и всей избирательной кампании было сосредоточено на внутренних задачах: прорыве в развитии, укреплении экономики и социальной сферы, росте уровня жизни и самореализации граждан. Казалось, что вопросы внешней политики занимают второе место.

 

В день инаугурации Владимир Путин подписал свой первый Указ «О национальных целях и стратегических задачах Российской Федерации до 2024 года». Он определяет направления политики страны на предстоящие шесть лет. В день своей предыдущей инаугурации 7 мая 2012 года Путин подписал серию из одиннадцати такназываемых майских указов, которые послужилиосновным ориентиром для всех политиков и чиновников на последующие годы. Они затронули широкий круг вопросов – от ЖКХ до внешней политики.

 

«Майский указ 2018 года» определяет девять национальных целей развития, двенадцать национальных проектов (программ) и отдельный план развития и расширения системообразующей инфраструктуры. Среди национальных целей: повышение продолжительности жизни до 80 лет, снижение вдвое уровня бедности, внедрение цифровых технологий и вхождение России в топ-5 мировых экономик. Разрабатываются национальные проекты по демографии, здравоохранению, образованию, экологии, науке, цифровой экономике и др. Единственный внешне ориентированный проект «Международная кооперация и экспорт» имеет четкое экономическое измерение, которое включает в себя рост несырьевого экспорта и завершение формирования общего рынка в рамках Евразийского экономического союза.

 

Две независимые тенденции, которые проявились в результате первого месяца четвертого срока Путина, очевидны. Они не новы с точки зрения его известных и давно отработанных подходов. Тем не менее, они принимают видение, к которому Россия будет стремиться в ближайшие годы: концентрация на эффективности внутреннего развития, ориентированная на конструктивный результат. Разрядка на международной арене, которая могла бы закрепить статус-кво и отказ от повышения ставок в глобальном противостоянии, способствовала бы его успеху.

ПРАВИЛЬНЫЙ ЗАГОЛОВОК: Российско-американский саммит в Хельсинки: ожидания и результаты

 

Саммит президентов США и России Дональда Трампа и Владимира Путина, состоявшийся в начале этой недели, вызвал неоднозначную реакцию во всем мире и в государствах-членах в частности.

 

И если в России отношение к общенациональному лидеру крайне позитивное, а к его оппоненту – спорное, то в США большинство представителей истеблишмента, включая республиканцев и национальные СМИ, набросились на Дональда Трампа еще сильнее, чем на Владимира Путина.

 

Это стало понятно сразу после встречи президентов, когда поздно вечером 16 июля они выступили со своими заявлениями перед журналистами. Примечательно, что американских журналистов гораздо больше интересовало появление президентов, чем повестка дня саммита.

 

В итоге уже несколько дней американские и многие западноевропейские СМИ неоднократно критиковали, зачастую безосновательно, Дональда Трампа, который, по мнению этих СМИ, сдался российскому лидеру. И все больше и больше обвинений выдвигается против России и даже силовые действия против российских граждан, например, арест Марии Бутиной в Соединенных Штатах.

 

Что стоит за всем этим? Кто был более убедителен на саммите? И, что важнее, к чему приведет встреча президентов в столице Финляндии? Политические эксперты, специализирующиеся на международных отношениях, провели небольшой круглый стол.

 

Эксперты также обсудили перспективы международных отношений в свете саммита в Хельсинки и попытались выяснить, как эта встреча повлияет на промежуточные выборы в Конгресс США.

 

Главный редактор «Политаналитики», политический эссеист Борис Межуев высказал собственное мнение о причинах, по которым Дональд Трамп рискнул личной встречей с Владимиром Путиным:

 

Я думаю, что было две причины для участия Трампа в саммите в Хельсинки. Первый – остановить неконтролируемое ухудшение отношений между Россией и США. Она была неконтролируемой, потому что развитие этих отношений в сторону полной неопределенности зависело не от Белого дома или Госдепартамента, а от самых разных субъектов политического процесса: от Палаты представителей до разведывательного сообщества, не говоря уже о тесных связях последнего с адвокатом Мюллера.

 

Вторая задача Трампа заключалась в том, чтобы попытаться вбить клин между Россией и Китаем, а также Ираном. Он думал, что у него есть ресурсы и возможности для выполнения этой задачи. Возможно, он считал, что фактор «Северного потока-2» и двойное давление на Россию и Германию в этом вопросе вынудят оба государства к большей лояльности по отношению к политике США в отношении Ирана. Короче говоря, Трамп был уверен, что сможет говорить с Россией с позиции силы и, вполне возможно, пытался сделать это за закрытыми дверями.

 

Саммиту в Хельсинки предшествовали публикации в СМИ, лояльных Трампу, таких как Fox News, в которых говорилось, что у Соединенных Штатов наконец-то появился сильный президент, который будет жестко разговаривать с Путиным, в отличие от Барака Обамы, который позволил российскому лидеру воссоединиться с Крымом и спасти Асада. Незадолго до саммита Fox News опубликовал колонку бывшего президента Грузии Михаила Саакашвили, полную комплиментов «сильному» лидеру. Между тем, в то же время, когда Трамп готовился заключить мир с Путиным и сделать это, чтобы оказать давление на Путина, адвокат Мюллера возбудил уголовное дело против 12 офицеров ГРУ за предполагаемый взлом выборов в США. Становится ясно, что разведка пыталась определить повестку предстоящей встречи и проигнорировала планы Трампа и его команды. Это был открытый шантаж президента со стороны его оппонентов в разведывательном сообществе, и стало ясно, что Трамп будет психологически привержен демонстрации того, что он не сдастся запугиванию изнутри государства.

 

В результате пресс-конференция произвела впечатление, что он встал на сторону Путина против собственной разведывательной службы, которая знает что-то зловещее о президенте России, что должно стать ключевым столпом переговоров. Оказалось, что Трамп попал в ловушку, подготовленную для него его внутренними оппонентами. И несмотря на то, что он не пошел на уступки России и даже добился от нее некоторых небольших уступок, таких как готовность убедить Иран вывести свои войска с Голанских высот и сохранить транзит газа через Украину, он тем не менее практически разрушил ожидания своих коллег-республиканцев, которые желали видеть сильных, Уверенный в себе американский лидер жестко относится к «российскому агрессору» на пресс-конференции.

 

В итоге он получил предсказуемый шквал обвинений со стороны либерального истеблишмента, проклятие неоконсервативных никогда-трампистов и, что самое страшное, разочарованный гул голосов его бывших верных союзников, таких как экс-спикер Палаты представителей Ньют Гингрич, назвавший заявление Трампа о российском «вмешательстве» на пресс-конференции «своей самой большой ошибкой».

 

Похоже, что пресс-конференция и саммит в целом только усилили волну русофобии в США. Арест Марии Бутиной как лица, служащего интересам нашей страны, является тому подтверждением. Итог саммита: один шаг вперед, два шага назад. Или, скорее, два шага к той самой пропасти, от которой пытался отступить Трамп.

 

Политический комментатор, специализирующийся на американских исследованиях Дмитрий Дробницкий замечает, что, с его точки зрения, все произошло именно так, как и ожидалось. Очевидно, что оба лидера не были готовы довести до сведения общественности конкретные договоренности, проведя переговоры с глазу на глаз. Кстати, сейчас Конгресс требует, чтобы Марина Гросс, переводчик, работающая на очной встрече Дональда Трампа и Владимира Путина, выступила с заявлением и, по сути, раскрыла, о чем говорили два лидера.

 

При этом Дробницкий не считает, что саммит в Хельсинки стал провалом для Дональда Трампа:

 

Я бы разочаровался в этом политике, если бы он не подозревал, что его ждет, и не продумывал какие-то шаги. То, что происходит в американских СМИ, умопомрачительно. Это испуг. Американские журналисты хотели бы, чтобы два президента поссорились. Но все развивалось по-другому. Все эти обвинения в адрес России и ее граждан исходят отсюда. Не будем стесняться: в США начались политические аресты. И они могут затронуть не только российских граждан, но и американцев.

 

Но я бы подчеркнул важное послание Владимира Путина, когда он говорил о необходимости найти философскую основу для улучшения наших отношений. Это приглашение к серьезной работе. Обе стороны заинтересованы не только в возрождении холодной войны, так как теоретически американцы уже определили формулу, почему Россия является «врагом номер один».

 

Фраза Путина о поиске новой основы отношений позволит двустороннему процессу развиваться дальше, а у критиков России не будет оснований для новых обвинений. Скорее всего, у Трампа есть план…

 

Такой же позиции придерживается Михаил Ремизов, президент Института национальной стратегии. По его словам, у президента США действительно есть план. И это касается не только развития американской внешней политики, но и главным образом нагнетания внутриполитической ситуации, когда «болото округа Колумбия» фактически засасывало Трампа, хотя во время предвыборной кампании он обещал его осушить.

 

По словам Ремизова, для России будет оптимальным вариантом, если американская внутренняя политика зафиксируется на себе и на некоторое время отбросит с радаров все, что связано с антироссийскими санкциями и шпионскими хакерскими скандалами. Это дало бы Москве возможность системно выстраивать отношения с другими геополитическими игроками, включая Иран, Сирию и Израиль.

 

Также, по мнению Ремизова, российско-американские отношения далеки от сути. Есть некоторые проблемные вопросы, которые могут еще больше обострить отношения или даже поставить два государства на грань конфликта. Эти пункты еще не пройдены. И только когда они будут приняты, можно будет говорить о полноценной перезагрузке отношений. Но на данный момент американскому истеблишменту приходится решать собственные внутренние вопросы.

 

Политолог Павел Святенков, напротив, уверен, что, исходя из общеполитических суждений, сейчас, используя терминологию Трампа, США выгодно ладить с Россией:

 

Это потому, что обычно считается, что если у кого-то есть проблемы с Китаем, они должны наладить отношения с Россией и наоборот. У США сейчас проблемы с Китаем, ожидается повышение входной пошлины. Кроме того, Вашингтон сталкивается с теми же проблемами с Канадой и Мексикой. Вокруг США возникают «круги недружественности»: противники НАТО (из блока, с которым Вашингтон наиболее тесно сотрудничает в экономической сфере), Канада и Мексика, Европа. Похоже, что из геополитических соображений было бы полезно поладить с Россией. Торговых разногласий с Москвой нет, поэтому можно найти точки соприкосновения.

 

Но вопрос в том, в каких сферах можно найти эту общую почву? Если взглянуть на список сфер, то становится очевидно, что это не составит труда. Что значит «найти общий язык в отношении Украины»? Если иметь в виду, что Россия уступает по всем вопросам, то это вряд ли возможно и вряд ли можно назвать «найти общий язык». Учет интересов России уступает Украине. Но Трамп вряд ли способен это сделать. Хватка со стороны Конгресса, спецслужб и «второстепенных» союзников по НАТО очень твердая. Они пытаются связать Трампа.

 

У Трампа нет мандата на принятие решений в отношениях с Россией. Может быть, у него есть такой мандат для других – например, китая и Европы, где он более энергичен, Северной Кореи. Но в отношениях с Россией у него связаны руки. При этом его оппоненты в США не имеют ничего против Трампа, чтобы обвинить его в государственной измене.

 

В американских СМИ истерия продолжается без какой-либо аргументации. Некоторые говорят, что Путин купил его… Проблема в том, что Трампу не с чем торговаться. Для американцев ладить с Россией означает капитуляцию России. Россия этого не сделает, в то время как пространство для шагов в сторону России для Трампа очень ограничено.

 

Например, повестка дня по взаимосвязанным иранским и сирийским вопросам была более конкретной. Президенты могли бы частично договориться о некоторых шагах и даже уступках. Если Россия гарантирует безопасность на юге Сирии, выступает посредником между Ираном и Израилем, то это будет хорошо как для Израиля и Ирана, так и для Башара Асада. Никто в США не заинтересован в конфронтации Ирана и Израиля в Сирии.

 

Но, в целом, Трампу запрещено учитывать российские интересы, и это главная проблема.

 

Переосмысливая Россию директор, политический эксперт Александр Коньков заметил, что на встрече с Путиным Трамп сбил с толку многие ожидания:

 

Сам факт саммита является положительным моментом. Он проходил в стиле советско-американских саммитов времен холодной войны: Хрущева-Эйзенхауэра, Брежнева-Никсона, Горбачева-Рейгана. За последние годы Обама и Путин не проводили таких встреч. В течение десятилетия у нас не было полноценных российско-американских саммитов. И то, что эта встреча состоялась, и последовавшая за этой встречей пресс-конференция – это уже достижение в контексте перманентного охлаждения отношений, которое мы наблюдаем в последние месяцы, и в этих рамках это главный итог саммита. На мой взгляд, саммит стал символической точкой, после которой нет места для спуска.

 

Важно дифференцировать личные переговоры, переговоры в расширенном формате и пресс-конференции. Не думаю, что все вопросы, поднятые в ходе переговоров, были освещены на пресс-конференции. И это может быть еще более важно для двусторонних отношений.

 

Что касается появления Трампа, которое стало центром всеобщего внимания и поводом для всех обвинений в адрес президента в американских СМИ, вспомним его появление на встрече с Ким Чен Ыном.

 

Это сейчас важно для Трампа в контексте внутренней ситуации. Через некоторое время он скажет своим избирателям, что он был первым американским президентом, который встретился с Ким Чен Ыном, что он встречался с Владимиром Путиным, несмотря на то, что никто этого не хотел, так как хорошие конструктивные отношения с Россией, но не плохие. Да, Трампа критикуют за такие подходы, но у него другой стандарт. Именно поэтому избиратели не будут спорить с тем, что встреча с Путиным – это хорошо.

 

Еще одна вещь заключается в том, что, согласно опросам, Трамп остается популярным. Все замечают, что шансы Трампа на переизбрание растут. А это значит, что российско-американские отношения будут по-прежнему зависеть от него, под каким бы давлением он ни находился.

 

Политический эссеист Кирилл Бенедиктов, написавший ряд статей в преддверии саммита в Хельсинки, выразил уверенность, что каким бы ни был результат (а было очевидно, что на этом саммите не будет достигнуто никаких конкретных договоренностей), враждебные Трампу американские СМИ набросятся на президента.

 

За неделю до саммита в американских СМИ царила паника. Не это истерия, а потом была паника. Похоже, что эта паника была основана на одном учебнике – «Трамп ни в коем случае не должен обещать Путину уйти из Сирии».

 

Судя по пресс-конференции, никто никому ничего не обещал. Был обсужден ряд вопросов, но никаких договоренностей достигнуто не было. В Сирии военные решают вопросы, а политики следуют за ними. И тем не менее, в американских СМИ идет истерия, будто Трамп отказался от всего, что мог. Мне кажется, что за несколько дней до саммита были заранее подготовлены определенные пункты, основанные на возможных заявлениях о сокращении военного присутствия США в Сирии. Эти заявления не последовали, в то время как куски, должно быть, были выпущены. Все это вылилось в глупое обвинение в адрес Трампа в том, что он якобы верил Путину в отношении хакерских атак и не верил собственному разведывательному сообществу. Но если мы внимательно прочитаем, то увидим, что Трамп сказал: «У меня нет оснований не доверять ни той, ни той или иной стороне… Мои люди пришли ко мне, они говорят, что думают, что это Россия. У меня есть президент Путин. Он просто сказал, что это не Россия». И все.

 

Эксперты также обсудили ближайшее политическое будущее американского президента и США в целом. В ближайшее время состоятся промежуточные выборы в Конгресс. По словам Кирилла Бенедиктова, даже в нынешних условиях и критике в адрес администрации Белого дома у республиканцев есть все шансы сохранить большинство.

 

Борис Межуев был более консервативен в своих оценках:

 

Результаты промежуточных выборов сейчас предсказать невозможно. Российско-американские отношения здесь не являются формирующим фактором. Часто партия, которая держит Белый дом, проигрывает промежуточные выборы – это тенденция. Демократы потеряли Палату представителей во время первого срока Клинтона в 1994 году; Республиканцы – во время второго срока Буша в 2006 году.

 

С другой стороны, экономический рост США и беспрецедентное сокращение безработицы до 3% приносят пользу республиканцам, и, похоже, у демократов нет четкого послания американскому избирателю.

 

Что касается ситуации в целом, то я бы сказал, что России нужно избавиться от «токсичности», но неясно, способен ли трамп это сделать. Боюсь, что ни Трамп, ни любой другой лидер не сможет этого сделать.

 

«Токсичность» уйдет, если евроатлантическое пространство перестанет существовать как единая цивилизация. Другими словами, правый республиканизм во главе с Трампом или любым другим лидером в конечном итоге отделит США от ЕС. Или если евроатлантическая цивилизация консолидируется в своем соперничестве с Китаем и на этом фоне споры с Россией кажутся незначительными. Последнее развитие кажется менее вероятным, чем первое, хотя первое выглядит менее желательным.

 

Дмитрий Дробницкий также выразил уверенность, что на промежуточных выборах многое будет зависеть от демократов, которым придется что-то предлагать, так как вряд ли можно победить, просто критикуя президента.

 

Павел Святоньков также уверен, что многое зависит от того, как Трамп преподнесет свою внешнюю политику. Политолог напомнил, и большинство экспертов с ним согласились, что Трамп не просто политик, но и успешный бизнесмен и привык заключать как выгодные, так и менее выгодные сделки:

 

Трамп попытается представить все как успех своей новой внешней политики, ограничивающийся заключением хороших сделок. Еще одним важным фактором является то, заключит ли он новую торговую сделку хотя бы с кем-то – Канадой, Европой, Мексикой, Китаем. Если ему это удастся, он соберет все в одну головоломку, включая все встречи, переговоры с Ким Чен Ыном и Владимиром Путиным, и представит это зрителям: «Смотрите, я веду эффективную внешнюю политику».

 

Очевидно, что в условиях постоянно усиливающегося беспрецедентного давления на Россию и беспочвенных обвинений в ее адрес попытка провести такой саммит двух лидеров является в значительной степени символической вещью, но все же значимой. До сих пор стороны договорились о расходах. Но Россия в очередной раз продемонстрировала готовность к диалогу. И США как минимум – понимание роли России в современном геополитическом ландшафте.

В конце второго десятилетия 21векапроблемы глобальной безопасности стали главными вопросами повестки дня всех регионов мира. Отношения России с Западом уже вступили в стадию так называемой новой холодной войны «с элементами гонки вооружений, ремилитаризации и раскола европейского континента, при разрыве политических и экономических контактов между лидерами соперничающих стран и деградации дипломатии».

 

Сегодня очевиден кризис принятых правил игры, кризис самой логики мировой политики, кризис либерального миропорядка, междуцарствия З. Баумана. Споры вокруг особенностей нового противостояния сводятся к мысли о том, что нынешний кризис не такой всеобъемлющий, каким он был во времена холодной войны, ноон гораздо опаснее. На политической арене это обстоятельство проявляется в сокращении диалога на всех уровнях и во всех направлениях наряду с продлением режима санкций и контрсанкций. Процесс «закручивания санкционной спирали» вокруг России, США и Евросоюза заставил исследователей задуматься о происхождении и целесообразности таких мер. Хотя санкции стали «умнее», результаты их воздействия по-прежнемучрезвычайно трудно предсказать.

 

В настоящее время ценностный дискурс в политике становится все более актуализированным, о чем свидетельствует выражение крайних мнений о предстоящем столкновении цивилизаций, третьей мировой войне (в гибридной форме), войне ценностей или, как отметила Саква, «столкновении нарративов». На практике это представляет собой бойкот российских и пророссийских СМИ, экспертных мнений и ограниченных средств распространения альтернативной информации и вариационных точек зрения. Ишингер согласился с Саквой, который считал, что «фундаментальная проблема заключается в повествовании», в то время как Мюллерсон утверждал, чтосуществует напряженность между двумя различными представлениями о динамике изменений в текущей геополитической конфигурации мира.

 

Большинство исследователей сошлись во мнении, что конфликт между Россией и коллективным Западом не является ни идеологическим (Россия в своем экономическом развитии движется по глобальным рельсам либерального капитализма), ни ценностным (оба региона разделяют ценности демократии, верховенства закона и прав человека). Проблема в основном касается разницы между ценностно-политическими проектами и, по сути, их нарративами. Более того, эти нарративы становятся все более неоднозначными; они скорее «рассказывают» о реалиях прошлого, чем о будущем.

 

Новые тенденции в политике США в отношении европейских партнеров свидетельствуют о том, что послевоенная архитектура евроатлантической безопасности постепенно подходит к концу. ЕС, похоже, не совсем готов к таким преобразованиям: Лукьянов говорит, чтонет никаких идей об основе, на которой Европа могла бы консолидироваться, помимо привычной трансатлантической парадигмы. В ЕС слишком много линий размежевания, и резкое движение может привести к трещинам во всех направлениях. Поведение президента США Трампа поставило перед Европой серьезный вызов в то время, когда у Евросоюза нет консолидированного решения по стратегии дальнейшего развития или четкого понимания путей решения проблем региональной безопасности на постсоветском пространстве, Ближнем Востоке и континенте в целом.

 

Российский нарратив, стремящийся к многополярности в мировой политике, опоре на национальный суверенитет и традиционные ценности, позиционируется как глобальная альтернатива для всего незападного мира. Россия провозгласила свой поворот на Восток, но не продвинулась в этом отношении далеко, сконцентрировав свою внешнюю политику на дискурсе вокруг полемики с западными странами. Громкие голоса говорят о стратегическом одиночестве России и ориентации на изоляционизм, что иллюстрирует отсутствие позитивной повестки дня, которую Россия может предложить остальному миру. То есть российский нарратив все дальше отходит от идеи Примакова о многополярности и «мире без сверхдержав», приводя все больше к самоизоляции, а самоизоляция ведет к краху.

 

В ходе саммита «Глобальные вызовы в Астане» в 2018 году прозвучало предложение о том, что «мы все должны говорить не о «полярности», как этот термин подразумевает конфронтацию, а, например, о «полифонии» или полифонической международной системе, в которой будут услышаны все голоса, кроме откровенно экстремистских». Это замечание демонстрирует необходимость новых концепций, другого языка для международной политики и реформирования существующих нарративов.

 

На ум впервые приходит нарратив европейской безопасности в этих условиях. Проблемы безопасности становятся все более актуальными, и Европа, с добротой Трампа, по-прежнему изобилует ими. Однако Россия вряд ли готова повторить инициативу, когда-то предложенную президентом Дмитрием Медведевым (Договор о европейской безопасности) и не поддержанную странами-членами НАТО. Эта инициатива 2008 года относилась скорее к «длинному20-мувеку» (если позаимствовать терминологию Хобсбаума), чем к современным реалиям.

 

В условиях не уменьшающейся взаимозависимости и смещения центров экономического и политического влияния в сторону Востока уместно обсудить переходот евроатлантического к евразийскому мируили, что более важно, от евроатлантической к евроазиатской архитектуре безопасности. Межрегиональная повестка в формировании контуров архитектуры региональной безопасности приходит на смену глобальной повестке дня. Прежде всего, необходимо подчеркнуть, что мы понимаем евро-азиатскую или евразийскую безопасность не в рамках постсоветского пространства, как ее часто интерпретируют, а гораздо шире, чем Европа + «Большая Евразия». Только в таких масштабах можно эффективно решать вопросы безопасности. Необходимо также обозначить круг современных участников этого процесса: с одной стороны, Россия все активнее сотрудничает с глобальными акторами (например, Китаем, Ираном и Индией), а с другой – выстраивает отношения со всеми региональными игроками (например, Турцией, Ираком, Саудовской Аравией, Израилем). Однако широта и разнообразие партнерских отношений не всегда позволяют «наполнить содержание концепцией всеобъемлющего партнерства Большой Евразии», хотя это можно было увидеть вполне определенно.

 

Сущностное содержание российского внешнеполитического нарратива не должно так сильно основываться на идее защиты суверенитета и статуса военной сверхдержавы, которая на данный момент является основным имиджем. Караганов утверждал: «Краеугольным камнем российской стратегии должно стать сознательное лидерство в предотвращении новой большой войны, превращение в ведущего экспортера безопасности». Безопасность, в широком смысле, понимается здесь как результат (т.е. продукт) взаимодействия субъектов мировой политики, как ситуация, в которой субъект выживает и остается идентичным самому себе (т.е. он не претерпевает существенных изменений под влиянием извне, комплексный подход дает возможность сочетать так называемую «жесткую» и «мягкую» безопасность, что особенно важно в случае двойственных явлений роста насилия и расширения числа субъектов в международной жизни, которые конкурируют с национальными государствами и дестабилизируют международное сообщество.

 

Как отметила Лебедева, российская инициатива президента Медведева в Договоре о европейской безопасности подверглась критике на Западе за то, что она сосредоточилась на вопросах «крайне жесткой безопасности». С тех пор Россия прошла долгий путь; Угрозам «мягкой безопасности» уделяется не меньшее внимание, способствуя тем самым «многоплановым переговорам по различным аспектам архитектуры европейской безопасности, в том числе в более широком мировом контексте», а именно построению макрорегиональной безопасности «Большой Евразии». В практическом плане такой подход, предложенный Институтом современного развития (ИНСОР) в 2009 году, основан на выработанных договоренностях между НАТО и ОДКБ.

 

Что касается макрорегионального характера евразийской безопасности, то чрезвычайно широкий список акторов, без которых архитектура безопасности была бы невозможна (и усилия России по их интеграции). Евразийская безопасность в современных планетарных условиях предполагает от России гибкость в альянсах, включая ЕС, БРИКС, ОДКБ, СНГ и другие.

 

В таком широком геополитическом пространстве архитектура евразийской безопасности может базироваться только на серьезном фундаменте, для которого Караганов предложил «[возродить] законническую традицию приверженности международному праву» и существующим международным институтам. Помимо этой основы, должны быть четко определены соответствующие столпы для каждого из направлений «жесткой» и «мягкой» интегрированной безопасности. Однако, пока они обрамлены, основные черты этой архитектуры очерчены: в Евразии есть несколько столпов безопасности. Во-первых, евразийский треугольник стабильности между Индией, Китаем и Россией в разных измерениях: политическом, экономическом, дипломатическом и военном. Второй столп – это ОДКБ. Третий столп евразийской безопасности включает в себя сотрудничество между различными международными группами, а также новыми и перспективными институтами международного сотрудничества, их сближения и координации совместных действий. Одной из последних инициатив такого рода является соглашение между Китаем и Россиейофинансировании взаимодействия ЕАЭС и проекта «Пояс и путь».

 

Стратегия развития концепции интегрированной евразийской безопасности и нарратив, основанный на этой концепции, должны быть разработаны в матрице, где будут учтены компоненты нарратива (т.е. актор, действие, обстоятельства, инструменты, цель и трудности), а все вышеупомянутые измерения безопасности в масштабе макрорегиона «Большой Евразии» будут включать страны ЕС. Об этом осторожно говорится в Докладе Валдайского клуба, в котором поясняется, что партнерство или сообщество Большой Евразии – это, во-первых, концептуальные рамки геополитического, геоэкономического и геоидеологического мышления, которые задают вектор взаимодействия государств континента. Для создания этого настроения Россия должна направить концентрированные усилия на формирование и активное трансляцию соответствующего нарратива о макрорегиональной евразийской безопасности в контексте реконфигурации миропорядка.

Rethinking Russia выпускает свой новый доклад о развитии парламентаризма в мировой политике.

 

Современная демократическая модель вытекает из парламентского представительства, которое развивалось на протяжении ряда веков в поисках лучшей согласованности между людьми и принятием политических решений. Эволюция парламентаризма различается от страны к стране, что, однако, привело нации к аналогичным функциям для их представительных органов.

 

Что такое парламент XXI века? Это национальное или универсальное явление? Как это связано с глобальным управлением? Кто представляет людей (не народы) за пределами их суверенного образования?

 

Спикер Государственной Думы РФ Вячеслав Володин поднимает соответствующие вопросы, чтобы сформулировать, каким может быть российский взгляд на развитие парламентаризма. Мы считаем, что такой дискурс стоит переосмыслить, и предлагаем свои идеи по этому поводу. Кто знает, может быть, такая дискуссия будет способствовать лучшему пониманию проблем, с которыми мы сталкиваемся.

Институты являются государственными органами, порожденными интенсивными отношениями между народами и направленными на эффективные социальные действия. Они всегда оказывали большое влияние на прогресс и любой тип сотрудничества. Нестабильность и хрупкость, которые характеризуют многие современные институты, заставляют нас задуматься об их природе и будущем: должны ли мы продолжать полагаться на институты, и если да, то какой институт может иметь большее значение перед лицом растущих проблем.

 

С точки зрения основной политики институты можно рассматривать как фундаментальный элемент всеобъемлющей модели демократии, которая стала универсальной и которой следует и к которой стремится большинство стран. Идея быть демократичной сегодня означает наличие определенного круга институтов, которые воплощают такие понятия, как выборы, политическая представительность, права человека, верховенство закона и т.д.

 

В международных отношениях институты на протяжении веков были своего рода целевыми ориентирами – критически важными рамками, которые позволяют действовать коллективно, формулировать какие-то общие ценности и формировать возможные установки к формирующемуся миропорядку. Без институтов эти темы не были бы на повестке дня. Такие тенденции можно наблюдать в более длительной истории, например, в Ганзейском союзе или глобальных акторах современности. За Вестфальским миром, Венским конгрессом или Ялтинскими соглашениями последовала соответствующая институционализация.

 

Сегодня традиционные институты довольно часто становятся хрупкими и слабыми. Проще всего назвать эти институты устаревшими и жесткими и искать более современные варианты. Однако проблема заключается в искусственно созданном отсутствии доверия, вызванном конкретной политикой, проводимой некоторыми вполне очевидными субъектами. Иногда доверие к институтам является volens nolens подорванным теми, кто всегда намеревался их поддерживать. Эти страны и режимы, которые всегда решительно выступали за институционализацию демократического порядка, продолжают притворяться чистыми демократиями.

 

Только взгляните: они относятся к своим собственным высококлассным отечественным институтам, способным воспроизводить все священные ценности независимо от того, входит или выходит из них один человек. Но как только они разбираются с международными отношениями, появляются конкретные «плохие парни», которые всегда стоят на пути «демократического мира». Кажется, что для того, чтобы демократические институты сделали людей счастливыми, Саддам Хусейн, Муаммар Каддафи, Башар Асад или Николас Мадуро просто должны быть изолированы и все. Почему этого не происходит, и демократические институты терпят неудачу? Потому что на сцену выходят новые плохие парни!

 

Таким образом, они заявляют, что институты основаны на их внутренней политике, но в международных отношениях они имеют дело с личностями. Если не лицемерие, то, похоже, некоторые крупные державы, которым удалось развить свои собственные демократические институты внутри, оказались не заинтересованы в создании лучших институтов снаружи (как в других странах, так и в глобальном масштабе).

 

Функционирование без учета какой-либо личной воли является большой проблемой для любого внешнего субъекта, особенно когда он пользуется какой-либо выгодой от данного объекта. Мало кто будет готов потерять существующие выгодные связи. Сама концепция института основана на концепции независимого функционирования, для воспроизводства без учета каких-либо личных вкладов. Разве не было бы более предпочтительнее иметь кого-то, на кого вы могли бы повлиять или, по крайней мере, торговаться? И хотя либеральная реакция была бы совершенно очевидно сбалансирована с реальной политикой, с точки зрения формирующейся цифровой повестки дня проблема доверия к чему-то, что ни один человек не может контролировать, снова и снова появлялась в социальной динамике.

 

В целом Россия продолжает рассматривать институты как важнейший элемент своего системного видения, позволяющий выстраивать любые интенсивные отношения. Российская Федерация является решительным сторонником институтов (хотя она верит в них все меньше и меньше), поскольку они законно представляют народ. Более того, народ России, скорее всего, поддержит те институты, которые продвигают общую волю. Таким образом, многосторонние организации становятся последним средством для российского видения. За то, чего они стоят.

ПРАВИЛЬНЫЙ ЗАГОЛОВОК: Гибридная вера. Зачем современному миру нужна несостоявшаяся Церковь?

 

Появляются основания для новой трактовки учения «Москва есть Третий Рим», а именно, что каждый Рим имеет свою Церковь: поскольку под влиянием внешних факторов «два Рима пали; третий стоит; и четвертого не будет», мессианская роль России становится довольно мистической.

 

Александр Коньков

 

«Наступите на мышь, и вы оставите свой отпечаток, как Гранд-Каньон, через Вечность. Королева Елизавета может никогда не родиться, Вашингтон может не пересечь Делавэр, возможно, вообще никогда не будет Соединенных Штатов. Так что будьте осторожны.

Оставайтесь на Пути. Никогда не отходи!»

 

Рэй Брэдбери «Звук грома»

 

Может ли лоскут крыла бабочки привести к урагану? Этот классический пример из теории хаоса, который относится одновременно к географии, математике и философии, еще может вызвать жаркие споры среди интеллектуалов: красота метафоры не повод искать рациональное в иррациональном. Для жертв урагана, однако, на самом деле не имеет значения, что его вызвало — взмах крыла бабочки или хвост церковной мыши.

 

При всех спекуляциях о том, что произошло 5 января 2019 года в Георгиевском соборе в Стамбуле, его последствия оставляют все меньше сомнений в том, что кризис, спровоцированный Томосом об автокефалии Православной церкви Украины, грозит перекинуться не только на другие страны, но и на Вселенское Православие и христианство в целом (которое видело мало расколов и реформ в своей истории) и даже повлиять на глобализацию и мировой порядок (правда, не все в восторге от религиозного измерения, но сейчас оно не оставляет выбора: его будет трудно не заметить). В каком-то смысле, учитывая особые связи между Константинопольским Патриархатом и политическим Западом, Томос об автокефалии также можно рассматривать как попытку последнего найти решение «Проблемы 2014»: Украина потеряла Крым, но получила собственную Православную Церковь. Но в любом случае этот фактор создаст новый клубок разногласий, последствия которого выйдут за пределы Украины, как это часто бывало в последние годы.

 

Это не первый случай, когда вопросы религии и вероисповедания оказываются в центре внимания политики. Конечно, концепция прав и свобод человека, включая фундаментальную свободу совести и право исповедовать любую религию или не исповедовать никакой религии, сильно усложнила знаменитую формулу Ленина столетней давности об отделении церкви от государства и отделении школы от церкви. Однако это лишь пример установления границ между церковью и государством – это не отменяет возможности пересекать эти границы.

 

ЦЕРКОВЬ ИЛИ НОЧНОЙ КЛУБ?

 

Термины, которые можно услышать в контексте украинского церковного вопроса, довольно причудливы для информационного пространства 21 века: томос, канон, анафема, автокефалия. Они причудливы по форме, но по существу они удивительно знакомы ушам современного наблюдателя, что означает независимость, признание и легитимность. По сути, Томос об автокефалии, который больше похож на музейный экспонат из далекого средневековья, чем на нормативный акт, перекраивающий многовековой статус-кво, отражает, как капля воды, все ключевые вызовы нынешнего распадающегося мирового порядка с его двойными стандартами, правом сильных и молчанием слабых, интересы меньшинства и безразличие большинства, признанные границы и право на самоопределение.

 

Со времени косовского прецедента 2008 года мир живет в расколотой геополитической реальности: в некоторых его сферах есть государства, которых нет в других сферах, где, в свою очередь, есть игроки, которых нет в третичных сферах. Процессы, развернувшиеся после обретения Косово независимости, только усугубили крах линейной логики международного взаимодействия. Сегодня у каждого из его участников есть как свое видение предмета диалога, так и свое представление о ?? участники этого диалога, с которыми ему приходится вести переговоры за глобальным столом переговоров. К ним относятся не только частично признанные государства, но и всевозможные негосударственные акторы, внедряющие свои мотивы в хор мировой политики. Одни их слушают, другие нет — либо не слышат их в информационной какофонии, либо им не хватает необходимых слуховых навыков, либо они просто не хотят их слышать. Все эти факторы уже привели мировую политику к эффекту «кота Шредингера», который существует для одних людей, но не существует для других. Ситуация в церкви может развиваться по аналогичному сценарию.

 

Но речь идет не только о Православной Церкви, хотя, конечно, кризис сильнее всего ударил по Вселенскому Православию: начали развиваться две реальности, где Украина с Православной церковью Украины (ПЦУ) и Украинской православной церковью Московского патриархата стала религиозной версией балканского кризиса. На Балканах тоже уже есть силы, которые стремятся последовать новому прецеденту, а именно стать отколовшимися Церквами, своего рода религиозным эквивалентом Абхазии и Южной Осетии. Это неканонические Македонская и Черногорская Православные Церкви, которые стремятся быть признанными автокефальными.

 

Ситуация с религией в эпоху глобализации довольно своеобразна. С одной стороны, все традиционные религии стремятся сохранить свою идентичность (это уже тенденция, и отнюдь не маргинальная). С другой стороны, мы являемся свидетелями сжатия или, другими словами, отодвигания религии на второй план, хотя она уже занимает очень скромное место в обществе после бурного 20-го века. Процессы сопротивления в исламе, демонстрирующие высокий протестный потенциал, являются косвенным, но наиболее очевидным проявлением этого. Этот потенциал иногда принимает самые радикальные формы, которые абсолютно извращены даже по отношению к исламским ценностям. Но есть и другие тенденции.

 

Христианство, несомненно, будучи фундаментальной религией Запада, который выступает в качестве архитектора глобализации, почти стало первой жертвой терпимости и позитивной дискриминации. Отказ политиков признать христианские корни европейского единства в учредительных документах ЕС стал не только результатом жарких дебатов о глубинных ценностях европейской цивилизации и не только серьезным ударом по позициям Римско-католической церкви и Ватикана, с политическими амбициями которых всегда считались. Замалчивание христианской идентичности Европы породило у европейцев чувство стыда за принадлежность к большинству в любой форме и в любой области.

 

Оттеснение религии — своего рода «освобождение» от церкви — имеет больше, чем просто нормативное измерение и включает в себя всевозможные скандалы, связанные с лицемерием, коррупцией, педофилией и бог знает чем еще, которые продолжают просачиваться из-за церковных стен. Однако есть еще один важный фактор: вера, как сфера личного выбора людей и одно из их прав, начала растворяться среди других форм идентичности, превращаясь в нечто вроде хобби, развлечения и досуга.

 

Здания церквей и других молитвенных домов, где по разным причинам уже не проводятся богослужения, все чаще передаются не только музеям, что уже является обычной практикой, но и общественным организациям, молодежным центрам и даже ночным клубам. Как и обычные объекты недвижимости, эти здания продаются или сдаются в аренду на открытом рынке. В Британии, например, количество церковных зданий, где выполняются религиозные функции, уменьшается в среднем на четыре процента в год, считают местные эксперты. Опросы также показывают, что членство Англиканской церкви сократилось, по крайней мере, вдвое за последние двадцать лет.

 

Люди, которые теперь имеют право менять свою идентичность по своему усмотрению, могут легко изменить не только свою партийную принадлежность или профессию, но и свое имя, фамилию, национальность и даже пол. Гражданство в виде паспорта определенного государства сейчас является просто товаром в мировом супермаркете. На этом фоне религиозная принадлежность вообще не является чем-то особенным — ее можно менять несколько раз в день, и никто не повернет волос. Сейчас все меньше и меньше новостей о том, что голливудские звезды обращаются в экзотическую восточную религию, так как никто больше не впечатлен этим.

 

Теперь, когда религия деградировала до уровня развлечений, где выбор веры существует бок о бок с меню быстрого питания и бюллетенями, религиозные чувства могут выглядеть искренними, по крайней мере, в некоторой степени, только среди агностиков и атеистов. Их взгляды, по крайней мере, универсальны и поэтому редко вызывают сомнения и споры.

 

СТАМБУЛЬСКИЙ «ОПИУМ» ДЛЯ УКРАИНСКОГО НАРОДА

 

Несмотря на то, что ничто, включая религию, не может развиваться изолированно, светские и церковные общины на протяжении веков были разделены: «дай кесарю кесарево, и дай Богу то, что принадлежит Богу» и «Земной Град и Град Божий». Анализируя церковные события, оказавшие политический резонанс, важно не забывать об их несомненно религиозном характере, который сам по себе может дать решение. В то же время, поскольку существует политический контекст и поскольку он играет и будет играть решающую роль в некоторых аспектах и событиях, не следует также игнорировать светские факторы.

 

Например, наблюдателям церковного кризиса в Украине следует обратить внимание на то, что Томос об автокефалии, предоставленный Украинской Православной Церкви, был подписан этническим греко-турецким гражданином Димитриосом Архондонисом, что является светским именем Варфоломея I, Вселенского Патриарха Константинопольского и Архиепископа Константинопольско-Нового Рима. Он возглавляет Константинопольскую Православную Церковь (ПЦК), признанную Вселенским Православием первой в диптихе, то есть названа первой среди других Церквей на литургиях. В ПЦ насчитывается около 5,5 млн верующих, что составляет примерно 1,5-2,5 процента всех православных верующих в мире и меньше не только количества православных верующих в Украине, но и заявленного членства в непризнанной Украинской православной церкви Киевского патриархата (УПЦ КП), которая вошла в состав ПЦУ.

 

Сама Турецкая Республика, являющаяся светским государством, населенным в основном мусульманами, не признает экуменический статус Варфоломея I и считает его главой очень небольшой (чуть более 0,5 процента населения страны) местной православной греческой общины. Десять лет назад патриарху было отказано в этом статусе специальным решением суда, в котором говорилось о Лозаннском договоре 1923 года. Кроме того, официально нет ничего, принадлежащего «Константинополю» в Турции после того, как город был завоеван в 15 веке и переименован в Стамбул. Поэтому турецкое название Константинопольской Православной Церкви – Римско-Православный Константинопольский Патриархат или Греческий Православный Патриархат Фанара.

 

Турецкие лидеры проводят регулярные встречи с Патриархом Варфоломеем I, которые официально описываются как часть внутренней повестки дня. Хотя встречи Президента Реджепа Тайипа Эрдогана и Варфоломея I в последние месяцы касались диалога с Церквами России и Украины, общий формат официальных комментариев не выходил за рамки традиционного освещения встреч президента с представителями гражданского общества страны.

 

Патриарх Варфоломей I предоставил автокефалию церкви, которая не существовала даже месяц назад. ПЦУ была официально создана 15 декабря 2018 года. Примечателен его статус 39-летний митрополит Епифаний (урожденный Сергей Петрович Думенко). В соответствии с Уставом новой Церкви, имя ее Предстоятеля – «Митрополит Киевский и всея Украины». Однако Епифаний был возведен в сан митрополита — второй по величине ранг в церковной иерархии после патриарха — в другой церковной организации — УПЦ КП, которая до своего добровольного роспуска 15 декабря 2018 года оставалась непризнанной Вселенским Православием. Поэтому любые его решения, в том числе и назначения, сомнительны с точки зрения всех Православных Церквей, включая ПЦ и саму ПЦУ, добивающуюся признания. Это не просто формальность: если скандалы в светском обществе из-за поддельных дипломов или диссертаций служителей приводят к их отставкам, то для такого консервативного государственного института, как Церковь, вопросы соответствия или несоответствия форме (канону) могут оставаться актуальными на протяжении веков.

 

Даже если оставить в стороне вопрос легитимности ПЦУ и томоса, предоставленного ей ОКК, статус священников и иерархов новой церкви нуждается в уточнении и хоть какой-то легитимации: как церковная община должна относиться к Епифанию, получившему богословское образование и двинувшемуся вверх по церковной лестнице в учреждениях УПЦ КП, не признанных другими Православными Церквами? Готовы ли церковные «генералы» принять его как равного, хотя еще недавно он был «рядовым» с точки зрения собственных правил? В октябре 2018 года патриарх Варфоломей I канонически восстановил в должности иерархов УПЦ КП и Украинской автокефальной православной церкви (УАПЦ), но это решение не распространялось на созданные ими институты. А кто те люди, которые называют себя «Новой Автокефальной Церковью»? Кто освятил (или освятит) их и в каком порядке? Кто будет подтверждать статус духовенства новой Церкви, полученного вне ПЦУ и вне Церквей, поминаемых в диптихе, то есть официально признанных Церквей? Примечательно, что все поместные церкви, кроме ОКК, независимо от их отношения к процессу в целом, избегают упоминания титула «митрополит» по отношению к Епифанию.

 

ЧЕТВЕРТОГО РИМА НЕ БУДЕТ

 

Вышеупомянутые трудности – это только верхушка айсберга. Очевидно, что скрупулезное изучение кризиса, спровоцированного подписанием Томоса, поднимет гораздо более широкий круг вопросов, которые выходят за рамки данной статьи. Однако их уже активно задают не только в церковной общине, но и в СМИ.

 

Во-первых, вопросы исторической каноничности, как и содержание самого Томоса, по сути являются церковными вопросами, которые крайне важны с точки зрения понимания природы нынешнего кризиса и механизмов его возможного разрешения, но которые, в то же время, к сожалению или, может быть, к счастью, играют незначительную роль для ключевых бенефициаров процесса. Решение этих вопросов является внутренним делом Православной Церкви. Во-вторых, следует отложить в сторону двусторонние российско-украинские отношения. При всем многообразии точек пересечения религиозного и российско-украинского дискурсов, последний послужил лишь катализатором первого, в котором проблема украинской автокефалии может быть значимым, но отдельным случаем. В-третьих, эта статья оставляет в стороне повороты украинской политики. Несмотря на предвыборный ажиотаж, который явно дал толчок вялой многолетней кампании за отделение Украинской Церкви от Московского патриархата, избирательный процесс по-прежнему имеет четкие временные границы. Какими бы горячими ни были предвыборные дебаты, они априори недолговечны, по сравнению с жизненным циклом любого религиозного конфликта.

 

Единственное, на чем хотелось бы остановиться, это на том значении, которое все эти события могут иметь для России. С одной стороны, Россию сейчас обвиняют во всем странном или спорном в современном мире; с другой стороны, она продолжает искать свою собственную формулу идентичности не столько ради остального мира, сколько ради себя и своих граждан и институтов.

 

Отношение к церкви в России вряд ли можно назвать даже. Это в равной степени относится и к обществу, и к власти, и к религиозным организациям, в том числе и к самой Русской православной церкви (РПЦ), которая подняла голову после столетия испытаний. Последние годы ознаменовались беспрецедентным ростом активности РПЦ в различных сферах жизни в обществе. Роль, которую церковь начала играть в образовании, здравоохранении и культуре, первоначально была встречена удивлением и даже ожесточенным сопротивлением. Нападения на РПЦ охотно освещались СМИ. Казалось, обществу нравились истории о часах патриарха, танцах Pussy Riot или истерии по поводу фильма «Матильда». Однако растущая гуманизация общества и развитие благотворительности, волонтерства и взаимной поддержки уже стали отличительными чертами современной России, и нет никаких сомнений в том, какой вклад в эти процессы внесли церковь и религия.

 

На фоне всеобщего секуляризма и абсолютизации свободы слова в духе «Je suis Charlie», вплоть до словесного садизма, Россия предпочла опираться на более традиционные, консервативные ценности и их интерпретацию с позиций современности, и ищет ответы на новые вызовы в предыдущих эффективных решениях. Это благодатная почва для религиозного мировоззрения, и РПЦ закономерно стала важным элементом социальной динамики в стране, дополненной успехами за рубежом. В 2007 году произошло знаменательное событие – подписание Акта о каноническом общении РПЦ с Русской Православной Церковью Заграницей, которая была автономной почти на протяжении всего 20 века. В 2016 году Патриарх Московский и всея Руси провел первую в истории встречу с Папой Римским. Они приняли обширную совместную декларацию, которая отразила общие взгляды обеих Церквей на ключевые вызовы нашего времени, включая их нескрываемое неприятие многих последствий глобализации.

 

Избрание Кирилла, относительно молодого и просвещенного человека с многолетним стажем работы за рубежом, Патриархом Московским и всея Руси в 2009 году придало дополнительный импульс активизации деятельности церковной жизни. С другой стороны, эта непривычная для религиозных учреждений энергичность часто подвергалась критике как в России, так и за рубежом.

 

И в нынешних условиях РПЦ быстро отреагировала на действия ОКК и разорвала с ней все отношения, когда только собиралась предоставить Украине Томос. История церковных расколов дает мало шансов в обозримом будущем найти решение, которое устроило бы обе стороны (хотя есть прецедент Эстонии, где две Православные Церкви сосуществуют на паритетной основе, одна под юрисдикцией РПЦ, а другая под юрисдикцией ОКК, Украина – это совсем другая история). Тем не менее, не следует недооценивать возможности, которые могут открыться перед Московским Патриархатом в условиях разворачивающегося кризиса.

 

Прежде всего, это касается вопроса о первенстве во Вселенском Православии. Все поместные церкви теперь должны принять решение о своем отношении к ПЦУ или, проще говоря, встать на чью-то сторону: они с Константинополем или Москвой? И хотя Сербская и Польская Церкви уже сделали свой выбор в пользу последней, в то время как некоторые другие еще не определились, сам факт разделения между церквями может сыграть на руку Москве: РПЦ является крупнейшей Православной Церковью в мире; число его членов оценивается более чем в половину православного населения мира. Иными словами, в РПЦ верующих больше, чем во всех остальных поместных церквях вместе взятых. В то время как политическая Москва демонстративно игнорирует решения, принятые в Вашингтоне, православная Москва также не будет поклоняться решениям, принятым в Стамбуле.

 

Появляются и основания для новой трактовки учения «Москва есть Третий Рим», а именно, что каждый Рим имеет свою Церковь: поскольку под влиянием внешних факторов «пали два Рима; третий стоит; и четвертого не будет», мессианская роль России становится довольно мистической.